Неточные совпадения
Он вышел из луга и пошел по большой
дороге к деревне.
Поднимался ветерок, и стало серо, мрачно. Наступила пасмурная минута, предшествующая обыкновенно рассвету, полной победе света над тьмой.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой
дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось,
дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все
поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь
к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым
дорогам, среди полей, катятся от деревни
к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы
поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Она вдруг
поднялась и заторопилась. Тут как раз прибыл Матвей; я посадил ее с собой в сани и по
дороге завез ее
к ней домой, на квартиру Столбеевой.
С устройством
дороги через ущелье Устер и все ближайшие
к Бенсклюфу места должны
подняться.
С полчаса посидел я у огня. Беспокойство мое исчезло. Я пошел в палатку, завернулся в одеяло, уснул, а утром проснулся лишь тогда, когда все уже собирались в
дорогу. Солнце только что
поднялось из-за горизонта и посылало лучи свои
к вершинам гор.
На другой день, чуть только заалел восток, все
поднялись как по команде и стали собираться в
дорогу. Я взял полотенце и пошел
к реке мыться.
Утром на другой день я
поднялся рано и тотчас же стал собираться в
дорогу. Я по опыту знал, что если удэгейцев не торопить, то они долго не соберутся. Та
к и случилось. Удэгейцы сперва чинили обувь, потом исправляли лодки, и выступить нам удалось только около полудня.
В отдаленье темнеют леса, сверкают пруды, желтеют деревни; жаворонки сотнями
поднимаются, поют, падают стремглав, вытянув шейки торчат на глыбочках; грачи на
дороге останавливаются, глядят на вас, приникают
к земле, дают вам проехать и, подпрыгнув раза два, тяжко отлетают в сторону; на горе, за оврагом, мужик пашет; пегий жеребенок, с куцым хвостиком и взъерошенной гривкой, бежит на неверных ножках вслед за матерью: слышится его тонкое ржанье.
Дорога к домику
поднимается круто, оборачиваясь спиралью вокруг горы, мимо старых лиственниц и елей.
Дорога из Мурмосского завода проходила широкою улицей по всему Туляцкому концу, спускалась на поемный луг, где разлилась бойкая горная речонка Култым, и круто
поднималась в гору прямо
к господскому дому, который лицом выдвинулся
к фабрике. Всю эту
дорогу отлично было видно только из сарайной, где в критических случаях и устраивался сторожевой пункт. Караулили гостей или казачок Тишка, или Катря.
Солнце склонялось
к западу и косыми жаркими лучами невыносимо жгло мне шею и щеки; невозможно было дотронуться до раскаленных краев брички; густая пыль
поднималась по
дороге и наполняла воздух.
Вихров почти наизусть выучил всю эту
дорогу: вот пройдет мимо гумен Воздвиженского и по ровной глинистой
дороге начнет
подниматься на небольшой взлобок, с которого ненадолго бывает видно необыкновенно красивую колокольню села Богоявления; потом путь идет под гору
к небольшому мостику, от которого невдалеке растут две очень ветвистые березы; затем опять надо идти в гору.
Солнце уже
поднялось довольно высоко и ярко золотило куполы церквей, когда мы подъехали
к монастырю. В тени еще держался мороз, но по всей
дороге текли быстрые мутные ручьи, и лошадь шлепала по оттаявшей грязи. Войдя в монастырскую ограду, у первого лица, которое я увидал, я спросил, как бы мне найти духовника.
К восьми часам туман, сливавшийся с душистым дымом шипящих и трещащих на кострах сырых сучьев, начал
подниматься кверху, и рубившие лес, прежде за пять шагов не видавшие, а только слышавшие друг друга, стали видеть и костры, и заваленную деревьями
дорогу, шедшую через лес; солнце то показывалось светлым пятном в тумане, то опять скрывалось.
Корявые берёзы, уже обрызганные жёлтым листом, ясно маячили в прозрачном воздухе осеннего утра, напоминая оплывшие свечи в церкви. По узким полоскам пашен, качая головами, тихо шагали маленькие лошади; синие и красные мужики безмолвно ходили за ними, наклонясь
к земле, рыжей и сухой, а около
дороги, в затоптанных канавах, бедно блестели жёлтые и лиловые цветы. Над пыльным дёрном неподвижно
поднимались жёсткие бессмертники, — Кожемякин смотрел на них и вспоминал отзвучавшие слова...
Чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнем; тотчас же опять загремел гром; едва он умолк, как молния блеснула так широко, что Егорушка сквозь щели рогожи увидел вдруг всю большую
дорогу до самой дали, всех подводчиков и даже Кирюхину жилетку. Черные лохмотья слева уже
поднимались кверху, и одно из них, грубое, неуклюжее, похожее на лапу с пальцами, тянулось
к луне. Егорушка решил закрыть крепко глаза, не обращать внимания и ждать, когда все кончится.
А за кладбищем дымились кирпичные заводы. Густой, черный дым большими клубами шел из-под длинных камышовых крыш, приплюснутых
к земле, и лениво
поднимался вверх. Небо над заводами и кладбищем было смугло, и большие тени от клубов дыма ползли по полю и через
дорогу. В дыму около крыш двигались люди и лошади, покрытые красной пылью…
Тотчас же трава и прошлогодний бурьян подняли ропот, на
дороге спирально закружилась пыль, побежала по степи и, увлекая за собой солому, стрекоз и перья, черным вертящимся столбом
поднялась к небу и затуманила солнце.
Словом, рассудок очень ясно говорил в князе, что для спокойствия всех близких и
дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на любовь жены
к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в истории с бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море злобы
поднимается к сердцу.
Распахнув окно, я долго любовался расстилавшейся перед моими глазами картиной бойкой пристани, залитой тысячеголосой волной собравшегося сюда народа; любовался Чусовой, которая сильно надулась и подняла свой синевато-грязный рыхлый лед, покрытый желтыми наледями и черными полыньями, точно он проржавел; любовался густым ельником, который сейчас за рекой
поднимался могучей зеленой щеткой и выстилал загораживавшие
к реке
дорогу горы.
Действительно, собака моя остановилась как вкопанная перед широким дубовым кустом, которым заканчивался узкий овраг, выползавший на
дорогу. Мы с Прокофием подбежали
к собаке: из куста
поднялся вальдшнеп. Мы оба выстрелили по нем и промахнулись; вальдшнеп переместился; мы отправились за ним.
А весною, когда отец и мать,
поднявшись с рассветом, уходят в далекое поле на работу и оставляют его одного-одинехонького вместе с хилою и дряхлою старушонкой-бабушкой, столько же нуждающейся в присмотре, сколько и трехлетние внучата ее, — о! тогда, выскочив из избы, несется он с воплем и криком вслед за ними, мчится во всю прыть маленьких своих ножек по взбороненной пашне, по жесткому, колючему валежнику; рубашонка его разрывается на части о пни и кустарники, а он бежит, бежит, чтоб прижаться скорее
к матери… и вот сбивается запыхавшийся, усталый ребенок с
дороги; он со страхом озирается кругом: всюду темень лесная, все глухо, дико; а вот уже и ночь скоро застигнет его… он мечется во все стороны и все далее и далее уходит в чащу бора, где бог весть что с ним будет…
Проводив дочь в гимназию, Гуров отправился в «Славянский базар». Он снял шубу внизу,
поднялся наверх и тихо постучал в дверь. Анна Сергеевна, одетая в его любимое серое платье, утомленная
дорогой и ожиданием, поджидала его со вчерашнего вечера; она была бледна, глядела на него и не улыбалась, и едва он вошел, как она уже припала
к его груди. Точно они не виделись года два, поцелуй их был долгий, длительный.
Время в клуб воротиться,
к обеду…
Нет, уж поздно! Обед при конце,
Слишком мы протянули беседу
О Сереже, лихом молодце.
Стариков полусонная стая
С мест своих тяжело
поднялась,
Животами друг друга толкая,
До диванов кой-как доплелась.
Закурив
дорогие сигары,
Неиграющий люд на кружки
Разделился; пошли тары-бары…
(Козыряют давно игроки...
— Нездоровится что-то, сударыня Марья Гавриловна, — сказала она,
поднимаясь со стула. — И в
дороге утомилась и в келарне захлопоталась — я уж пойду!.. Прощенья просим, благодарим покорно за угощение…
К нам милости просим… Пойдем, Фленушка.
Другой раз с реки Ваку он прошел на реку Улахе,
поднялся по ней до половины и, повернув назад, вышел
к урочищу Анучино и оттуда
к Уссурийской железной
дороге.
Магнус тяжело
поднялся с кресла и направился
к двери. Но на половине
дороги он внезапно повернулся ко мне и — до чего это было неожиданно со стороны старого мошенника! — поцеловал меня в лоб.
Мы
поднялись на гору, прошли через рожь, потом долго шли по пару и вышли наконец на торную
дорогу; круто обогнув крестьянские овсы, она мимо березовой рощи спускалась вниз
к Большому лугу.
Я обежала весь дом и сад, спустилась
к Куре,
поднялась на гору, поклонилась
дорогим могилкам и в десятый раз побежала в конюшню.
За ранним обедом они опять крупно поговорили с Серафимой. Она не сдавалась. Ее злобу
к Калерии нашел он еще нелепее, замолчал
к концу обеда,
поднялся к себе наверх, где не мог заснуть, и ушел в лес по
дороге в деревню Мироновку, куда он давно собирался. Узнал он в Нижнем, что там в усадьбе проводит лето жена одного из пайщиков его пароходного товарищества.
Аршаулову Теркин помог
подняться. Они все вчетвером сели в тарантас и по узковатой
дороге шажком пустились
к реке.
— Благодарю вас, господин офицер, за себя и моего товарища! — отвечал младший путник. — Мы
поднялись недавно и хотели только пробраться через рощу, чтобы на конце ее присесть. С удовольствием принимаем радушное предложение ваше и прекрасной госпожи, которой, как я заметил, вы посланник. Товарищ! — продолжал он с нежною заботливостью, обратившись
к слепцу. — Мы пойдем теперь без
дороги; берегись оступиться.
На Фурштадтской улице, почти в самом ее начале, по правой руке, по направлению
к Воскресенскому проспекту, останавливалось множество карет у шикарного подъезда роскошного дома, и многочисленные гости, мужчины, дамы, закутанные в
дорогие шубы и ротонды,
поднявшись по лестнице до бельэтажа, входили в открытые настежь двери.
«Пошел за мной», проговорил он, пересек
дорогу и стал
подниматься галопом на гору,
к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
С крутой горы Кукушкину надо было спуститься на мост. По ту сторону реки, за рядом дымовых труб города, выпускавших густые, белые и прямые столбы дыма, виднелось далекое белое поле, сверкавшее на солнце. Несмотря на даль, видна была
дорога и на ней длинный, неподвижный обоз. Направо синеватой дымкой
поднимался лес. При виде чистого снежного поля бурный и горький протест с новой силой прилил
к беспокойной голове Кукушкина. «А ты тут сиди!» — со злобой, не то с отчаянием подумал он.
Офицеры
поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. — Когда офицеры ушли, Пьер подошел
к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по
дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицом, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы...